Про менталитет и Екатерину Михайловну
Как могли неоднократно наблюдать наиболее пристальные и симпатичнейшие мои читатели, я обожаю Шульман: и за осознанный оптимизм, и за скорость – но не речи, как вы могли бы подумать, а облечения в речь разумной мысли. Быстро трындеть умеют многие, доблесть их невелика, и мы даже не станем поминать их к ночи в этой заметке: но мгновенно вытаскивать из памяти точные термины и референсы, блистательно нанизывая их на логику устного повествования – вот дар, достойный всяческого восхищения и белоснежной зависти. Ну и конечно же я обожаю Екатерину Михайловну как единомышленника, каковых столь непозволительно мало посреди когнитивных человеков.
И лишь одно обстоятельство, которому тщился я растерянно найти объяснение, меня всегда удручало: отношение Шульман к менталитету. Дело в том, что в своей кандидатской (та же пресловутая 23.00.02, что и у ЕМ), посвящённой политической модернизации в Японии, я опирался в том числе на цивилизационную парадигму и понятие менталитета. И конечно же был премного расстроен, обнаружив, что восхитительная Шульман подобный подход не жалует. «Как же так?!» – заламывал я руки, не находя себе места. Но ура: в конце декабря в «Новогодней прямой линии» Екатерина Михайловна достаточно подробно объяснила в ответе на вопрос слушателя, почему ей несимпатичен менталитет в качестве научного понятия. И сразу я успокоился, сразу всё встало на свои места.
Ниже распишу подробно, в чём мне видится тут несостыковка (спойлер: никакой несостыковки, в сущности, и нет, просто как обычно каждый из нас сражается с собственными ветряными мельницами); эти пункты, скорее, обращены ко мне самому и имеют своей целью зафиксировать мысль, но я подумал, вдруг кому-нибудь это тоже будет интересно, и если так – ирассяй!
Картинка для привлечения внимания: Сократ и Аристотель с рафаэлевской фрески «Афинская школа» (1510—1511) обсуждают наукоёмкость менталитета в контексте политологии.
1. Шульман говорит, что менталитета не существует, вместо него у народа имеются образующие культуру ценности. Но дело в том, что менталитет – это и есть совокупность ценностных и культурных установок, присущих сообществу людей, например, народу. Говоря «менталитет», мы в первую очередь подразумеваем именно ценности, которые по Веберу – суть свойственное эпохе направление интереса общества. Иными словами, «менталитет» и «ценности» – это два слова для обозначения сущностно одного и того же явления. Как видите, ларчик открывается очень просто, и на этом, наверное, можно было бы рассуждения сразу и закончить за отсутствием предмета спора как такового, но я отмечу ещё пару моментов, поскольку они весьма важные.
2. Екатерина Михайловна говорит, что менталитета не существует, когда (и если) под этим подразумевается неизменный набор признаков, воспроизводящих себя из поколение в поколение вне зависимости от социальных условий. Но дело в том, что никакие исследователи – ни представители цивилизационной теории, ни этнопсихологической школы – никогда не подразумевают под менталитетом ничего подобного. Например, по мнению Сикевич, менталитет подвержен трансформациям и сильным изменениям под воздействием тех или иных факторов – социальных, политических, экономических и различных кризисных ситуаций. Да, изменение менталитета – процесс небыстрый: Барт считает, что для глубоких изменений ментальности необходимо 300 лет, а Кульпин называет цифру в 500 лет. Однако нужно понимать, что трансформация менталитета, эволюция системы ценностей, как и любая другая эволюция, – процесс постоянный. Менталитет – это структура гибкая, постепенно меняющаяся, а вовсе не, перефразируя нашего бывшего президента, отлитая в гранит.
3. Наконец, Шульман очень не любит понятие ментальности за то, что к нему так часто прибегают идеологии расистские и националистические, любители законсервировать и заскрепоносить. К сожалению, это правда: концепция менталитета действительно очень удобна для того, чтобы довести её до абсурда и выстроить на ней пирамиду из мракобесия и гробов великих предков – и в отвращении к подобным маргинальным и псевдонаучным отклонениям я с Екатериной Михайловной полностью солидарен. Но дело в том, что маргинальные отклонения, доводящие до абсурда исходную мысль, существуют практически у всех, самых прекрасных концепций. Например, нацистская идеология выросла на почве протестантской этики и духа капитализма; однако при этом протестантская этика и дух капитализма (опять же по Веберу) породили самые эффективные и, что намного важнее, самые гуманистичные социально-политические институты из имеющихся на сегодняшний день. Или, скажем, радикальные выхлопы квазифеминистов четвёртой волны сегодня, вроде попыток запретить Гогена и «Унесённых ветром», заоблачно нелепы; однако, их существование вовсе не означает, что сами по себе идеи феминизма, равноправия и взаимного уважения между людьми чем-то плохи. И так далее. Вспомним Гегеля: любое состояние, доведённое до крайности, превращается в собственную противоположность.
В общем, оказалось, Шульман против вовсе не менталитета, а изобильных передёргиваний вокруг этого понятия в информационном пространстве. Поднятие на щит термина «менталитет» вызывающими чувство брезгливости идеологами вовсе не означает антинаучности этого термина. Мало ли кто кого поднимает на щит. Бездарные певцы тоже поют о любви. Поняв всё это, я выдохнул, и мой мир вновь обрёл некоторое равновесие. А Шульман по-прежнему люблю нежно.
И лишь одно обстоятельство, которому тщился я растерянно найти объяснение, меня всегда удручало: отношение Шульман к менталитету. Дело в том, что в своей кандидатской (та же пресловутая 23.00.02, что и у ЕМ), посвящённой политической модернизации в Японии, я опирался в том числе на цивилизационную парадигму и понятие менталитета. И конечно же был премного расстроен, обнаружив, что восхитительная Шульман подобный подход не жалует. «Как же так?!» – заламывал я руки, не находя себе места. Но ура: в конце декабря в «Новогодней прямой линии» Екатерина Михайловна достаточно подробно объяснила в ответе на вопрос слушателя, почему ей несимпатичен менталитет в качестве научного понятия. И сразу я успокоился, сразу всё встало на свои места.
Ниже распишу подробно, в чём мне видится тут несостыковка (спойлер: никакой несостыковки, в сущности, и нет, просто как обычно каждый из нас сражается с собственными ветряными мельницами); эти пункты, скорее, обращены ко мне самому и имеют своей целью зафиксировать мысль, но я подумал, вдруг кому-нибудь это тоже будет интересно, и если так – ирассяй!
Картинка для привлечения внимания: Сократ и Аристотель с рафаэлевской фрески «Афинская школа» (1510—1511) обсуждают наукоёмкость менталитета в контексте политологии.
1. Шульман говорит, что менталитета не существует, вместо него у народа имеются образующие культуру ценности. Но дело в том, что менталитет – это и есть совокупность ценностных и культурных установок, присущих сообществу людей, например, народу. Говоря «менталитет», мы в первую очередь подразумеваем именно ценности, которые по Веберу – суть свойственное эпохе направление интереса общества. Иными словами, «менталитет» и «ценности» – это два слова для обозначения сущностно одного и того же явления. Как видите, ларчик открывается очень просто, и на этом, наверное, можно было бы рассуждения сразу и закончить за отсутствием предмета спора как такового, но я отмечу ещё пару моментов, поскольку они весьма важные.
2. Екатерина Михайловна говорит, что менталитета не существует, когда (и если) под этим подразумевается неизменный набор признаков, воспроизводящих себя из поколение в поколение вне зависимости от социальных условий. Но дело в том, что никакие исследователи – ни представители цивилизационной теории, ни этнопсихологической школы – никогда не подразумевают под менталитетом ничего подобного. Например, по мнению Сикевич, менталитет подвержен трансформациям и сильным изменениям под воздействием тех или иных факторов – социальных, политических, экономических и различных кризисных ситуаций. Да, изменение менталитета – процесс небыстрый: Барт считает, что для глубоких изменений ментальности необходимо 300 лет, а Кульпин называет цифру в 500 лет. Однако нужно понимать, что трансформация менталитета, эволюция системы ценностей, как и любая другая эволюция, – процесс постоянный. Менталитет – это структура гибкая, постепенно меняющаяся, а вовсе не, перефразируя нашего бывшего президента, отлитая в гранит.
3. Наконец, Шульман очень не любит понятие ментальности за то, что к нему так часто прибегают идеологии расистские и националистические, любители законсервировать и заскрепоносить. К сожалению, это правда: концепция менталитета действительно очень удобна для того, чтобы довести её до абсурда и выстроить на ней пирамиду из мракобесия и гробов великих предков – и в отвращении к подобным маргинальным и псевдонаучным отклонениям я с Екатериной Михайловной полностью солидарен. Но дело в том, что маргинальные отклонения, доводящие до абсурда исходную мысль, существуют практически у всех, самых прекрасных концепций. Например, нацистская идеология выросла на почве протестантской этики и духа капитализма; однако при этом протестантская этика и дух капитализма (опять же по Веберу) породили самые эффективные и, что намного важнее, самые гуманистичные социально-политические институты из имеющихся на сегодняшний день. Или, скажем, радикальные выхлопы квазифеминистов четвёртой волны сегодня, вроде попыток запретить Гогена и «Унесённых ветром», заоблачно нелепы; однако, их существование вовсе не означает, что сами по себе идеи феминизма, равноправия и взаимного уважения между людьми чем-то плохи. И так далее. Вспомним Гегеля: любое состояние, доведённое до крайности, превращается в собственную противоположность.
В общем, оказалось, Шульман против вовсе не менталитета, а изобильных передёргиваний вокруг этого понятия в информационном пространстве. Поднятие на щит термина «менталитет» вызывающими чувство брезгливости идеологами вовсе не означает антинаучности этого термина. Мало ли кто кого поднимает на щит. Бездарные певцы тоже поют о любви. Поняв всё это, я выдохнул, и мой мир вновь обрёл некоторое равновесие. А Шульман по-прежнему люблю нежно.
No comments:
Post a Comment