 |
| вотвчом вопрос |
Ханс-Вильгельм Штейнфельд, шеф-корреспондент московского бюро норвежской телекомпании NRK:
Я боюсь, что в российской политике культивируется презрение к тому, кто слаб.
А это преддверие фашизма.
Я часто бывал у Анатолия Собчака.
Помню, я как-то спросил его: «Анатолий Александрович, почему вы не убираете памятник Ленину от главного входа Смольного?»
Он ответил: «Это наша история, пусть стоит».
На памятнике выбит дурацкий текст: «Диктатура пролетариата».
Мы сидели, по-дружески препирались, и тут зашел начальник канцелярии Собчака и налил нам кофе.
Кто это был?
Владимир Путин.
А кто дежурил у телефона в приемной?
Дмитрий Медведев.
Мой интерес к России родился в 1960-х, когда я был совсем юн.
Во-первых, тут жил мой дедушка, Яков Штейнфельд.
Он родился в Лиепае, оттуда убежал в 1891 году, от погромов.
Во-вторых, в 1968 году во всех западных университетах шли бурные дискуссии о социализме вообще и о сталинизме в частности.
Я всегда был противником сталинизма и позже защитил диссертацию «Исторический фон и осуществление коллективизации на Северном Кавказе с 1927 по 1932 год».
Иосиф Виссарионович Сталин — главный преступник ХХ века, после Гитлера.
Мой отец, Хаим, был членом национального антифашистского подполья в Норвегии.
Он говорил мне: «Когда меня пытали гестаповцы, я понимал, что страдаю от чужих рук.
Моим ровесникам в СССР было гораздо хуже — их пытали свои».
Мне очень повезло: диссертацию я писал в Союзе, в Институте всеобщей истории.
Научным руководителем у меня был Виктор Петрович Данилов.
После аспирантуры в Москве мне даже предложили бесплатное место в Оксфорде: они тщетно приглашали с лекциями Данилова, он был невыездным, и меня принимали в качестве живого доказательства его существования.
Середина 1970-х — это разгар культа личности Брежнева, провластная интеллигенция болтает о развитом социализме, все до обморока повторяют лозунг «Экономика должна быть экономной».
Общественные дискуссии ничтожны, а академическая свобода — на уровне ниже попки лягушки.
Один пример: все газеты, вышедшие до 1943 года, хранились в архиве в Химках.
Чтобы попасть туда, иностранцу требовался спецдопуск.
Его, конечно, не давали.
Причин не объясняли.
Тогда мой первый научный руководитель из МГУ посоветовал мне успокоиться, перестать копать материал по Северному Кавказу, а вместо этого поехать в Центральное Черноземье.
Для консультации он рекомендовал обратиться к профессору Шаровой из Воронежа.
А потом я случайно узнал, что профессор Шарова к тому времени уже два года как умерла.
Абсолютно гоголевская ситуация, если вдуматься.
Помню, жарким летом 1975 года я приехал собирать материал для диссертации в Ставрополь.
Местный партийный атаман счел это своеобразной экзотикой — норвежский медведь приезжает в советскую провинцию — и решил со мной познакомиться.
Звали атамана Михаил Сергеевич Горбачев.
Девять лет спустя, когда он встречался с Рональдом Рейганом в Рейкьявике, я был первым иностранным журналистом, которому он дал интервью.
Хотите цифр?
Северокавказский край был самым важным зерновым регионом РСФСР, 10 миллионов жителей.
Сбор с гектара в 1930 году составлял 16 центнеров, в 1931-м — 8,5 центнера, в 1932-м — 2 центнера.
От голода по всему Союзу погибли миллионы людей.
Раскулачивание было страшным.
Тот же Горбачев мне рассказывал, что у его деда была одна корова сверх нормы середняка, и его сослали на 12 лет валить лес на Урале.
Горбачев говорил: «Я вырос в доме врага народа, так имею ли я право осуждать родного деда?!»
Конечно, нет.
Я делал передачу о советском юморе и снимал в цирке на Цветном бульваре Юрия Никулина.
Я задал ему вопрос: «Легко ли смешить людей, когда у тебя у самого на душе кошки скребут?»
Он ответил: «Один раз я выступал перед школьниками. В антракте позвонила жена и сказала, что у сына подозрение на лейкемию.
Возвращаться на сцену и смешить чужих детей было невероятно сложно».
Но он себя заставил.
Я стал корреспондентом московского бюро NRK в 1981 году.
Через три года в газете «Неделя» вышла статья «Кто вы, господин Штейнфельд?».
Ее написали под псевдонимами сотрудники КГБ.
Они утверждали, что я вел вербовку для ЦРУ.
Гэбэшники сели мне на хвост: они парковали черную «волгу» прямо перед моим подъездом, прокалывали колеса моей машины, ходили за мной по пятам.
Я думаю, они меня боялись, потому что я свободно говорил по-русски.
Вдобавок я дружил с Роем Медведевым и общался с Андреем Сахаровым, когда он вернулся из ссылки, что тоже не приводило их в восторг.
Отношения с советскими коллегами у меня были непростыми.
Например, Генрих Боровик обвинял меня, что я пользуюсь методами Геббельса.
Выражалось это вот в чем: летом 1982 года в Смоленске проходил один из этапов «марша мира», я затащил всю скандинавскую прессу в Смоленский лес и показал им место Катынского расстрела.
После этого газета «Правда» опубликовала статью Юрия Жукова, в которой меня называли нацистом.
Блеять! половина моей семьи погибла в Освенциме!
Вы все время врете.
Помню, в 1981 году возле Шведского архипелага была обнаружена советская подлодка «Петр Гущин».
До этого в СССР отрицали, что ваши лодки барражируют этот регион, и вдруг — оп, торчит дизельная лодка возле главной военной базы Швеции, Карлскруна.
И команда есть, и капитан, и армия людей окружила эту лодку, и уже никак не отвертеться.
То же самое вранье было и с «Курском».
Помните, когда в августе 2000 года «Курск» затонул, ваши власти кричали о том, что это вина американских подлодок?
Только потом Генпрокуратура установила истину.
У вас всегда были воображаемые враги — со всеми вытекающими последствиями.
Я должен вам рассказать одну историю.
На проспекте Вернадского жил диссидент Виктор Браиловский, редактор самиздатовского журнала «Евреи СССР».
Его сослали на пять лет в Казахстан, и я помогал его семье.
После ссылки он с женой Ирой и детьми эмигрировал в Израиль.
В 2004 году я поехал к нему в гости, в Тель-Авив.
Витька был замминистра в правительстве Ариэля Шарона.
Представьте себе: вечер пятницы, Шаббат, на столе закуски.
Мы, как принято в России, сидим на кухне.
Браиловский начинает мне рассказывать какие-то правительственные сплетни и автоматически открывает воду в кране — чтобы не подслушивали.
Я говорю: «Витя, мы же так делали на Юго-Западе! При Брежневе!»
Первое интервью с Ириной Браиловской я сделал в 1984 году, в разгар съезда КПСС, и потратил три часа на то, чтобы дойти от машины до подъезда — путал следаков из КГБ.
Этот материал я отправлял через специального курьера.
Тогда мы все снимали на пленку 16 мм, и если содержание материала было совсем отчаянным, то подсовывали ролики дипломатам, проходившим таможню без досмотра.
В конце 1980-х в россии было невесело, поскольку жрать было совершенно нечего.
Но люди пребывали в эйфории, они перестали бояться.
Улицы пустели, когда по телевизору показывали Сахарова и Евтушенко.
Впрочем, они так же пустели, когда выступал Кашпировский.
В одном здании с нами находился корпункт финского телевидения, и у них был подземный кабель, позволявший транслировать картинку прямо в Хельсинки.
Финнам полагались такие привилегии, они считались вашими младшими братьями.
В разгар путча КГБ перекрыл абсолютно все телевизионные точки, но они забыли о финском кабеле.
20 августа 1991 года в Белом доме Борис Ельцин дал мне интервью — я был единственным, кто удостоился такой чести.
Ночь с 19 на 20 августа я провел в кабинете Хасбулатова.
В четыре утра меня разбудили и повели в кабинет Ельцина.
КГБ вырубил в Белом доме электричество, и мы долго шли по длинным коридорам, освещенным лишь свечками.
Хасбулатов собирается разбудить Ельцина и доложить, что армия выбрала его, а значит и демократическую Россию.
Рядом с его кабинетом спали на стульях два человека — молодой солдат с ружьем и Мстислав Ростропович.
Потом Ельцин дал мне интервью.
Многие западные лидеры признавали ГКЧП, и я сказал: «Борис Николаевич, скажите Западу, что этот путч — уголовный».
Он ответил: «Да, это так. И еще одно дело. Только через такие передачи, как ваша, мы сможем достучаться до всего мира. И, что особенно важно, мы сможем сообщить Горбачеву в Форосе, что бьемся за нашу свободу».
Я понял, что получил чистое золото, помчался в финский корпункт и моментально отправил интервью в Хельсинки.
Спустя час его увидел весь мир.
Я делал передачи о коррупции в России.
Вы помните, кто был самым популярным человеком в вашей стране на рубеже девяностых?
Следователи Гдлян и Иванов.
Они посадили партийное руководство Узбекистана, отправили за решетку зятя Брежнева, Юрия Чурбанова.
Я снимал встречу Ельцина со студентами Политехнического института в Ленинграде.
Ельцина бомбардировали разными вопросами, но все они в основном касались спорных фигур Гдляна и Иванова.
Студенты считали, что они слишком жестко работают.
Но разве ваши следователи когда-то работали иначе?
В России стабильность легко превращается в застой.
Путин закрыл Россию.
Вот пример: раньше меня пускали в Кремль совершенно спокойно.
Помню, в день расстрела Чаушеску, 25 декабря 1989 года, я брал интервью у председателя Верховного совета СССР Анатолия Лукьянова.
И вдруг по телевизору объявили, что Чаушеску по слухам бежал в Китай.
И Лукьянов прямо в разгаре телеинтервью говорит: «Смотрите, Чау побежал к Мао!»
Люди были раскрепощенными, а сейчас этого нет.
Я снимал митинг на Пушкинской площади и видел там Михаила Касьянова.
Я снимал митинг на проспекте Сахарова, где выступал Алексей Кудрин.
Они оба работали с Путиным, а сейчас вышли на площадь.
Это о многом говорит.
Я уже 17 лет подряд живу в России, но не провел тут ни дня отпуска.
Россия изматывает, от нее нужно отдыхать.
Год назад я был в Дагестане, после теракта в «Домодедове».Тогда лесная братва убила в Махачкале моего хорошего друга, профессора Максуда-хаджи Садикова.
Мне удалось разыскать в Дербенте одного из организаторов его убийства, совершенно сумасшедшего фундаменталиста.
Садикова боялись.
Он был одним из немногих, кто говорил о переговорах с ваххабитами, о том, что молодежь Дагестана зомбируют и призывают к джихаду.
Поэтому от него избавились — чтобы не отвлекал молодежь, не пытался ее вразумить и не мешал устраивать теракты.
Паралич вашей власти очевиден.
Московский метрополитен на грани коллапса.
Необходимость инвестиций очевидна, не хватает муниципального жилья.
При этом у вас отличные рестораны и магазины, люди охотно тратят все свои бабки, и я не понимаю, почему.
Мы с женой, например, одну получку в год всегда откладывали на будущее, брали ссуды, покупали недвижимость.
Почему люди в России никогда не думали о будущем?
У меня больше друзей в России, чем в Норвегии, и я понимаю, что все-таки люди — важнее мест.
Фальсификации на выборах — недостаточный пусковой механизм для создания «уличного парламента».
К тому же у вас нет личностей, аналогичных Горбачеву и Ельцину.
Если Болотная площадь будет не в состоянии сформулировать вопросы, волнующие всю страну, вся их борьба уйдет в песок.
Можете мне объяснить, кто собирается атаковать Россию?
Кто угрожает вашей независимости и самостоятельности?
Путин выбрал путь в сторону славянофильства, и это плохо.
Называть Америку причиной Болотной — интеллектуальный тупик, и я не думаю, что Путину будет ловко встречаться с президентом Обамой.
Пенсионный возраст мужчин в России — 6о лет.
Путину — 59 лет.
Когда-то Николай Рыжков сказал мне: «Если мы не находимся в наших кабинетах по 18 часов в день, в стране ничего не происходит».
Способен ли на это Путин — большой вопрос.
Я думаю, идейный фонд Путина иссяк, и будущего за ним нет.
Материал Светланы Рейтер
No comments:
Post a Comment