penetrate me

"Войди в меня".

Ирина Аллегрова как зеркало сексуальной революции

У Ирины Аллегровой исключительно удачно выходит изображать изнемогающую от истомы россиянку с претензией в возрасте от 35 до 45 лет. Но здесь она превзошла саму себя. С помощью, кстати, Игоря Николаева. Ведь хит "Войди в меня" написал именно он - обладатель самых ухоженных усов конкурса "Песня года", впавший по такому случаю в андрогиновый пароксизм. Можно представить Игоря, который сидит за роялем при свечах и сочиняет строчки вроде "Войди в мои сны" и "Войди в мой зной", делая пометки на нотном стане. Моцарт в буклях, поймавший вдохновение в опиумном будуаре. [а нет ли тут пропаганды гомосексуализма]

Но что Николаев! Именно Аллегрова превратила набросок гения в грандиозную оду вожделению. Апофеозом трека является шепот "Войди в меня", не оставляющий загипнотизированному слушателю выбора. Он входит. И даже слышит дерзкое сопение, достоверно изображающее постельную сцену. Рискованный трюк, от которого наверняка были в восторге создатели песни! Да и зрители клипа испытали мини-катарсис, увидев такое откровение в эфире Центрального телевидения, где еще недавно царил тотальный официоз. Теперь стало можно. Лихие 90-е, время перемен! [дык, старьё!]

Великая Мать богов Кибела требует жертв. Войди в меня: этот процесс обставляется с величайший важностью. Вхождение - огромное событие. Некая боль должна успокоиться. Я вас любил – деревья гнулись. Правда, если верить песне, россиянка в возрасте от 35 до 45 лет, живущая в 1994 году, не кричит во время секса. Она переступает через себя, согласившись на соитие, и только учится выражать свои чувства. Для сравнения послушайте "Love To Love You Baby" американской диско-дивы Донны Саммер. Так дышит во время сношения человек из мира разврата и чистогана.
Как говорится, два мира - два Шапиро. В "Войди в меня" епстись - это стыд. Хотя Аллегрова и пытается объяснить самой себе, что "всего лишь люди мы - мы все грешны", но многие века тяжелой крестьянской жизни, постулируемого церковью идеала бедности и вынужденного аскетизма (а также десятилетия советского стыдливого викторианства) не могли не превратить проявления чувственности у прототипов песен Ирины в табу. А потому даже во время долгожданного полового акта героиня тов. Аллегровой старается молчать. И лишь в порядке исключения все-таки подбадривает партнера сдержанным, трогательными кряхтением.