е секрет, что в сознании множества
наших современников доминирует представление о том, что главной причиной
революции 1917 г. было якобы бедственное положение народных масс в
пореформенную эпоху. В последние годы прежде всего вследствие
ресталинизации эта тематика «вдруг» стала весьма актуальной.
В общем виде существуют два основных подхода к интерпретации причин российской революции. Первый - негативистский, пессимистический. Его метафорой вполне может служить картина И.Е. Репина «Бурлаки на Волге». Отталкивающий, негативный образ пореформенной России был сформирован еще в народнической публицистике, породившей всю дореволюционную оппозиционную литературу. Позже он в дополненном и исправленном виде вошел в советско-марксистское объяснение отечественной истории, артикулированное Сталиным в «Кратком курсе истории ВКП(б)», а затем только уточнявшееся.
Этот взгляд исходит из того, что революция была логическим, «закономерным» завершением порочного в целом пути развития страны, следствием которого было перманентное ухудшение положения народа в пореформенное время. После «буржуазных реформ» Россия вступила в затяжной системный кризис, вызванный в первую очередь «грабительскими» условиями освобождения крестьян и сохранением помещичьего землевладения. Крестьянство нищало, угнетаемое помещиками, непомерными податями и выкупными платежами, «малоземельем» (из чего, в частности, неявно следовало, что крестьянам было бы лучше оставаться крепостными), нарождающийся пролетариат нещадно эксплуатировался буржуазией и т.п.
В рамках этого подхода вся жизнь страны трактуется с точки зрения «презумпции виновности» правительства во всех мыслимых и немыслимых изъянах и недостатках развития пореформенной России. Правительство буквально все делало неправильно, оно априори было виновато во всем, кроме, условно говоря, смены времен года (степень условности, замечу, здесь не слишком велика). Масштабы этой массовой психопатии потомкам представить очень трудно.
Общество как будто расплачивалось с государством за века вотчинно-крепостнической истории, за которую Александр II определенно не отвечал.
В силу подобной логики в массовом сознании образованного класса покушения на царя вплоть до его убийства 1 марта 1881 г., не говоря о терроре в отношении менее значительных лиц, обрели характер чуть ли не обыденного явления, морально-этическая оправданность которого была настолько очевидна, что как бы и не обсуждалась.
Россия по-прежнему «навсегда» отставала от передовых держав, положение населения непрерывно ухудшалось, его недовольство нарастало, и Первая Мировая война стала лишь последним толчком в закономерном процессе краха Империи; непонятно, правда, почему она при этом в 1913 г. уверенно входила в пятерку ведущих стран по многим из важных показателей экономического развития.
До 1917 г. такое видение эпохи должно было объяснять и оправдывать борьбу оппозиции против «ненавистного царизма», а для советской историографии - не только оправдывать, но и легитимизировать переворот 25 октября 1917 г., Гражданскую войну и «обычную» советскую жизнь.
В общем виде существуют два основных подхода к интерпретации причин российской революции. Первый - негативистский, пессимистический. Его метафорой вполне может служить картина И.Е. Репина «Бурлаки на Волге». Отталкивающий, негативный образ пореформенной России был сформирован еще в народнической публицистике, породившей всю дореволюционную оппозиционную литературу. Позже он в дополненном и исправленном виде вошел в советско-марксистское объяснение отечественной истории, артикулированное Сталиным в «Кратком курсе истории ВКП(б)», а затем только уточнявшееся.
Этот взгляд исходит из того, что революция была логическим, «закономерным» завершением порочного в целом пути развития страны, следствием которого было перманентное ухудшение положения народа в пореформенное время. После «буржуазных реформ» Россия вступила в затяжной системный кризис, вызванный в первую очередь «грабительскими» условиями освобождения крестьян и сохранением помещичьего землевладения. Крестьянство нищало, угнетаемое помещиками, непомерными податями и выкупными платежами, «малоземельем» (из чего, в частности, неявно следовало, что крестьянам было бы лучше оставаться крепостными), нарождающийся пролетариат нещадно эксплуатировался буржуазией и т.п.
В рамках этого подхода вся жизнь страны трактуется с точки зрения «презумпции виновности» правительства во всех мыслимых и немыслимых изъянах и недостатках развития пореформенной России. Правительство буквально все делало неправильно, оно априори было виновато во всем, кроме, условно говоря, смены времен года (степень условности, замечу, здесь не слишком велика). Масштабы этой массовой психопатии потомкам представить очень трудно.
Общество как будто расплачивалось с государством за века вотчинно-крепостнической истории, за которую Александр II определенно не отвечал.
В силу подобной логики в массовом сознании образованного класса покушения на царя вплоть до его убийства 1 марта 1881 г., не говоря о терроре в отношении менее значительных лиц, обрели характер чуть ли не обыденного явления, морально-этическая оправданность которого была настолько очевидна, что как бы и не обсуждалась.
Россия по-прежнему «навсегда» отставала от передовых держав, положение населения непрерывно ухудшалось, его недовольство нарастало, и Первая Мировая война стала лишь последним толчком в закономерном процессе краха Империи; непонятно, правда, почему она при этом в 1913 г. уверенно входила в пятерку ведущих стран по многим из важных показателей экономического развития.
До 1917 г. такое видение эпохи должно было объяснять и оправдывать борьбу оппозиции против «ненавистного царизма», а для советской историографии - не только оправдывать, но и легитимизировать переворот 25 октября 1917 г., Гражданскую войну и «обычную» советскую жизнь.
Второй подход, который разделяется рядом историков, в том числе и мной, можно назвать оптимистическим, «позитивистским».
....[советую читать]
.... как будет показано ниже, люди того времени, т.е. не самые далекие наши предки, в понятия «голод», «голодовка», «нужда», «непосильные платежи», а также «насилие», «произвол» и др. вкладывали не совсем тот, мягко выражаясь, смысл, который вкладываем мы сейчас.
Наши современные представления об этих феноменах вытекают из исторического опыта советской эпохи, а он был принципиально иным и неизмеримо более трагичным.
.... [совр.историософия.ру]:
Россия всегда была страной объективно бедной, прежде всего из-за климата и отсутствия природных ресурсов (фактически до Петра I). Народ в ней всегда жил трудно, он столетиями угнетался правительством, но не потому, что правительство было «плохим», а потому что «прибавочного продукта» было очень мало, и без насилия его было не изъять, и, соответственно, стране не устоять под натиском врагов. Нужда и голод - постоянные компоненты русской истории, это наша карма, однако только при советской власти, несмотря на «исторически оправданные» людские потери, мы были великой державой и нас все боялись.
...
Оборот «голодный экспорт», вообще говоря, может существовать только как реплика в обыденном бытовом разговоре, в таком приблизительно контексте - «у нас люди голодают, а они хлеб вывозят». Примерно с таким же основанием в современной России можно говорить, что мы, мол, мерзнем, а они газ экспортируют. Как будто плохо топят от того, что газ качают в Мюнхен или в Донецк, и если трубу перекроют, то немедленно станет тепло!
No comments:
Post a Comment