Resurgent trends in punitive psychiatry in the Russian Federation

The political abuse of psychiatry (i.e., punitive psychiatry) involves the misuse of diagnostic procedures and coercive treatment to marginalise civil dissent and impose social controls. Past instances of punitive psychiatry have been documented throughout the former Soviet Union, China, Eastern Europe, South America, and other jurisdictions. The 2022 invasion of Ukraine has coincided with an alarming resurgence of these practices in the Russian Federation to suppress anti-war opposition, eliciting minimal condemnation from the global medical community.

ссылка до i.e., Дальше вики

alco

В последние годы в России стремительно растет число торговых точек, в которых продают крепкий алкоголь.

Этому способствует как реальное удешевление водки (с учетом инфляции) по отношению к другим товарам и доходам россиян, так и ослабление федеральных и региональных ограничительных норм, которые успешно предотвратили многие сотни тысяч преждевременных смертей.

Сейчас профильный комитет Госдумы одобрил законопроект, который еще сильнее облегчит и ускорит тяжелую алкоголизацию России. Стоимость лицензии на продажу крепкого алкоголя для торговой точки снизится в несколько раз и составит 2% от средней зарплаты (хотя и сейчас такие лицензии очень дешевые). Также лицензию нужно будет покупать на каждую физическую точку продажи (а не на юрлицо с кучей точек, как сейчас).

Лоббисты законопроекта утверждают, что это снижение планки входа в алкоторговлю принесет кучу денег в региональные бюджеты, торгующие соответствующими лицензиями.

Все это до боли знакомо и повторяет то, что происходило на алкорынке в самом начале 2000-х гг. Тогда региональные бюджеты по всей стране тоже решили наполнять водочными деньгами за счет выдавливания с рынка всех (и частных, и нелегальных), кроме государственных производителей дешевой водки.

И тогда власти преуспели: региональные бюджеты наполнились водочными деньгами, а региональные власти гордо этим хвалились.

Чем же это обернулось для людей? Тогда, при бешеном росте экономики и доходов, продолжительность жизни в России не начала расти, как во всех остальных посткоммунистических странах Европы (даже в Беларуси и Украине ОПЖ тогда не падала), а по какой-то удивительной причине вновь полетела вниз. А причина эта — дешевая доступная водка. В начале нулевых произошло очередное спаивание и без того уязвимого населения России.

В результате отставание России от Украины и Беларуси по продолжительности жизни всего за 5 лет этого спаивания увеличилось с 1 до 3 лет (это много), не говоря уже о более развитых странах. Это удлинило путь России к нормальной смертности на 7 лет и преждевременно забрало сотни тысяч человеческих жизней.

Сейчас нас ждет нечто похожее (вероятно, в более мягкой форме). Прежде всего пострадают жители малых населенных пунктов, в которых настолько маленький рынок, что сетевым магазинам было неинтересно там открывать свои точки. С копеечными лицензиями на продажу крепкого алкоголя каждая автолавка, приезжающая раз в неделю в глухие деревни и каждый сельский магазин будут щедро спаивать остатки российских селян.

Алколоббисты постоянно рассказывают, что, якобы, во всех населенных пунктах России, где нет точек с лицензией на продажу, водку все-равно продают, но нелегально. Во-первых, это просто ложь, и в большинстве таких населенных пунктов вообще нет никаких торговых точек, а во многих и жителей нет. Во-вторых, замена существующей нелегальной торговли крепким алкоголем на легальную не спасет тех, кто покупает нелегально (таких меньшинство и это преимущественно больные люди с зависимостью, которые одинаково эффективно убьют себя любым алкоголем в любом случае), зато это убьет остальное большинство, которое сейчас не пьянствует благодаря физическим и ценовым ограничениям.

Но и городское население тоже пострадает. В городах точек продаж алкоголя станет не меньше (за счет конкурентного сокращения огромного количества сетевых алкомагазинов, которые часто находятся в жилых домах, что вообще абсолютное безумие), а, напротив, станет еще больше за счет мелких одиночных точек продаж. Таким образом, плотность точек продаж алкоголя (и без того запредельная) станет еще больше, а это неминуемо приведет к росту потребления (именно по этой причине, независимо от других факторов) и, как следствие, к росту и непосредственно прямой алкогольной смертности, и косвенной от внешних причин и хронических болезней (спровоцированных либо усиленных алкоголем).

Материал про законопроект: realty.ria.ru/20240916/poshlina-1972921561.html

Regional Features

Региональные особенности контроля рождаемости в России в 2018–2022 гг.

Виктория Ивановна Сакевич Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»
Борис Петрович Денисов Московский Государственный Университет имени М.В. Ломоносова

Статья посвящена территориальному анализу показателей абортов в России. Основным источником данных послужила официальная статистика прерываний беременности, методология которой начиная с 2018 г. позволяет получить информацию, не доступную в предыдущие годы. Рассматриваются различия между регионами по уровню искусственных и самопроизвольных абортов, по доле абортов, выполненных в негосударственном секторе здравоохранения, по частоте использования медикаментозного метода прерывания беременности. Показано, что при общей тенденции снижения уровня абортов в России сохраняются значительные межрегиональные различия. В целом отмечается увеличение уровня абортов с запада на восток и с юга на север. Около 2/3 россиянок репродуктивного возраста проживают в регионах с низким и очень низким уровнем искусственных абортов, тогда как 16% – в регионах с относительно высоким уровнем искусственных абортов, и ожидаемого уменьшения дисперсии за изучаемый период не произошло. Авторы делают вывод, что сравнивать регионы страны по общему числу абортов не имеет большого смысла, поскольку соотношение искусственных и самопроизвольных абортов среди беременностей с абортивным исходом сильно разнится между регионами. Также в статье показано, что происходит перераспределение искусственных абортов в сторону частного сектора здравоохранения, что актуализирует проблему ограниченной доступности медицинской помощи в рамках ОМС. В ряде регионов на негосударственный сектор здравоохранения приходится более половины искусственных абортов. Женщины ищут качественные услуги, отдавая предпочтение более безопасному медикаментозному методу прерывания беременности, который намного чаще практикуется в частных клиниках, чем в государственных.

asian fertility

Рождаемость в странах Азии

Полезная картинка для тех, кто ещё верит в "безумно растущее население Китая" и вот это вот всё: рождаемость в Китае в 2024 составила 1.2 ребёнка на женщину! Для поддержания населения на постоянном уровне, напомним, нужно где-то 2.1 ребёнка на женщину. 1.2 - это что-то, близкое к катастрофе, а 0.9, как в Южной Корее - это уже катастрофа, причём тяжелейшая.

Более того, во другой из двух самых населённых стран мира - Индии - рождаемость уже опустилась до 2 детей на женщину, так что и население Индии где-то скоро начнёт снижаться.

В целом же, хотя в среднем по Азии рождаемость пока ещё обеспечивает прирост населения (2.17 ребёнка на женщину), на таком уровне эта цифра держится за счёт Средней Азии и Ближнего Востока. В большей части стран ЮВА, к примеру, она уже опустилась ко вполне себе европейским уровням

poverty

Бедным, по мнению россиян, может считаться человек, зарабатывающий менее 43 тысяч рублей в месяц, а богатым — получающий более 860 тысяч. Для счастья гражданам в среднем необходимо 250 тысяч рублей ежемесячно, показал опрос SuperJob.

How Can Korea Respond to Its Population Crisis?

Raquel Wojnar
Communications Manager

How can South Korea address the causes and consequences of its record-low fertility rates? Its leaders must first untangle some deep-rooted cultural issues around gender, argues PRB President and CEO Jennifer D. Sciubba.

“Korea should acknowledge that its population issues are primarily gender issues,” Sciubba said. “Leaders in the public and private sectors seem to fully accept this idea, but they say the broader public isn’t on board. So, what to do?”

Sciubba addressed Korea’s low fertility on June 19 during her remarks at the 15th EDAILY Strategy Forum in Seoul, which brought together policymakers, business leaders, and researchers to discuss the country’s demographic future. She spoke alongside former Prime Minister of Finland Esko Aho and Ha-nam Bang, South Korea’s former Minister of Employment and Labor.

In June, South Korean President Yoon Suk Yeol declared a “national emergency” over the country’s plummeting birth rates and a shrinking population. The country has had the world’s lowest fertility rate for years; the average woman has 0.72 children, and South Korea sees more deaths than births each year, leading to population declines.

Over the years, the government has used various incentives to try to encourage young people to have children. While Yoon is creating a new government ministry, tentatively called the Ministry of Population Strategy and Planning, to address its demographic challenges, some new policies continue to paint low fertility as an economic issue and thus are unlikely to move the needle, Sciubba said.

The government has cited high housing prices, education costs, and long working hours as factors contributing to the low fertility rate. But a growing number of Korean women are eschewing dating, marriage and childbirth, citing pervasive sexism and chauvinism in Korean culture.

But cultures do change, Sciubba noted. “South Korea’s leaders successfully corrected the country’s egregious gender imbalance at birth in less than a generation by reforming patriarchal laws, trumping cultural practices,” she said. Some of Yoon’s new measures address inequalities between men and women—for example, aiming to increase uptake of paternity leave, now at 6.8%, to 50%, and implementing flexible working hours. But Sciubba worries the government won’t be able to enforce such policies without putting undue pressure on businesses.

Describing low fertility as a national emergency is a way to mobilize resources but risks putting undue pressure on couples, particularly women, to have more babies as the primary solution to the country’s shifting demographics instead of focusing on broader issues with work, caregiving, and gender equity, Sciubba added.

South Korea is not alone in experiencing low fertility and depopulation—the UN reports that 63 countries and areas have already passed peak population, and fertility in the United States is at a historic low. ​​The question many world leaders should now be asking is how to plan for the strain that an aging and shrinking society puts on the care economy and the workforce, Sciubba says. PRB recently explored how the United States could develop policies to address its care worker shortage and promote gender equity in care work. Meanwhile, countries on the other side of the demographic divide must take steps to capitalize on a booming working-age population, Sciubba said; PRB and partner CREG will dive into this issue with leaders from Burkina Faso, Gambia, Mali, Senegal, and Togo in a public event on August 6

universiry

МГУ вылетел из топ-100 мирового рейтинга университетов. 

В World University Rankings 2025 вуз потерял более 10 позиций, опустившись с 95-го на 107-е место.

Свои результаты ухудшили и другие российские вузы: МФТИ (находится в диапазоне с 251-го по 300-е место, ранее 201–250), МИФИ (501–600, было 401–500 место) и СПбПУ (501–600, было 351–400). Рост показал только МГТУ имени Баумана (351–400, было 401–500 место).

🔵 Bloomberg

The crisis-driven shifts of Venezuelan migration patterns

September 12, 2024 Jenny Garcia Arias

The Venezuelan exodus stands as the largest displacement in recent Latin American history, with around 22.5% of the population now living abroad. Drawing on data from seven of the main destination countries for Venezuelans, Jenny Garcia estimates the demographics of recent outflows, the chronology of associated changes, and the implications for those remaining in the country.

When a crisis occurs, demographic patterns can shift dramatically, leading to rapid changes in outward migration and local population compositions. As the crisis progresses, the likelihood of migration varies across individuals, influenced by the evolving costs and benefits of this choice. Accurately assessing population at risk is crucial for understanding levels and trends in demographic phenomena, and precise age and gender estimates are essential for evaluating the full impact of the ongoing crisis on both migrants and the remaining population.

The Venezuelan crisis

The recent Venezuelan migration crisis exemplifies how socio-economic and political instability can precipitate significant demographic shifts. The situation in Venezuela, formerly a destination for migrants, has undergone a dramatic reversal, resulting in one of the largest population exoduses in recent history, and the largest in recent Latin American history. According to the Inter-Agency Coordination Platform for Refugees and Migrants from Venezuela (R4V), as of June 2024, 7.7 million Venezuelans are living abroad, constituting approximately 22.5% of the estimated population (R4V, 2024).

The roots of the Venezuelan migration crisis are deeply embedded in the country’s economic collapse. A pivotal moment occurred in 2015, following the decline in oil prices that plunged Venezuela into a profound recession. The period from 2018 to 2019 was especially devastating, marked by hyperinflation, above 65%, and a 35% contraction in GDP. These economic adversities were compounded by extreme poverty, with 75% of the population living in severe hardship and nearly 90% of households unable to meet basic food needs (ENCOVI, 2022). The deteriorating quality of life, characterized by rampant crime, food scarcity, and human rights violations, forced many Venezuelans to flee.

Current research on Venezuelan migrants focuses on analyses conducted in receiving countries, and most estimates have highlighted the fluctuating size of the emigrant population throughout the crisis. However, there is limited understanding of the demographic characteristics of these crisis-driven outflows. This gap in knowledge is primarily attributed to the lack of available data, as Venezuela does not maintain emigration records, and data collection practices differ across receiving countries.

In a recent study (Garcia Arias, 2024) I explored the demographic dynamics of the emigrant Venezuelan population by estimating annual age and gender-specific outflows between 2011 and 2021 and summarizing the demographic implications for both emigrants and those remaining in the country. To do this, I exploited data from seven major destination countries, accounting for approximately 90% of the Venezuelan-born population residing abroad as of April 2022. The data sources included administrative records, population censuses, migrant surveys, continuous household surveys, and population registries.

The changing demography of outflows

In the 1990s, the number of Venezuelans living abroad was slightly over 185,000, increasing to 317,000 by 2000 and approximately 560,000 by 2010 (UN DESA 2020). These emigrants were predominantly members of Venezuela’s middle and upper classes, including businesspeople, highly skilled professionals—especially former oil industry employees—and first or second-generation descendants of immigrants to Venezuela. Their primary destinations included the United States, Spain, Italy, and Portugal (Freitez 2011). These outflows were predominantly female (55%), with a mean age of about 28.2 years.

Three key phases have since marked the crisis-induced changes in the demographics of Venezuelan emigration:

1) The onset of the crisis (2014-2017) marked a shift from highly skilled labor migration to family migration. The Venezuelan diaspora increased from 800,000 nationals abroad in 2014 to 2 million in 2017. The average age of these additional 1.21 million migrants dropped to its lowest level in 2015 (24.9 years for men and 25.4 years for women), and about 26% were under 15 years of age. These outflows largely consisted of entire families, often binational, seeking nearby destinations. Countries such as Colombia, Chile, Peru, and Ecuador emerged as primary destinations for Venezuelans. The incipient crisis also prompted a large number of young men to migrate; for the first time, the number of migrating men surpassed that of women (102 men per 100 women).

2) Acute phase of the crisis (2018-2020): During this period, 3.52 million Venezuelans left the country. Adults aged 20 to 45 constituted 54% of outflows, with women outnumbering men (95 men per 100 women). Only 18% of emigrants were under 15 years old. This phase was marked by a large portion of young women traveling alone. Migration patterns diversified, with an increasing number of middle- and lower-income individuals among outflows. People from across the entire country migrated; medium-sized and small towns replaced the historical role of the major cities as the main sources of migrants (ENCOVI 2022). 

3) Impact of the COVID-19 pandemic (2021): The pandemic influenced migration trends, with continued, albeit reduced, emigration driven by family reunification. The proportion of older adults over 55 years, particularly women, among total outflows increased from 5% (2014-2017) to 12%. Additionally, Venezuelan migrants previously settled in southern countries of the American continent started redirecting their destinations towards the north.

By 2021, 63.6% of Venezuelans living abroad were between 15 and 45 years old, 16.1% were under 15 years old, and the remaining 20.3% were aged 46 years or older. Among this population, 49% were men and 51% were women.

The demography of those who remain

The mass emigration from Venezuela has profound implications for those who remain. The migration-induced changes have resulted in an 18% loss of the population aged 15 to 64 and a 20% loss of women of reproductive age (15 to 49 years). Consequently, the proportion of the elderly population (65 years or older) is 10% larger than it would otherwise have been. Furthermore, the large-scale emigration of women of reproductive age has led to a cumulative birth deficit since 2014 exceeding 500,000, equivalent to about a year without births in the country.
The repercussions of outmigration will extend beyond a mere reduction in the working-age population and accelerated population aging in coming years; the future functionality of Venezuela’s labor market is also profoundly affected. At the micro level, families left behind face additional challenges, including increased caregiving responsibilities.

The demographic characteristics of this crisis-driven migration, coupled with its prolonged duration, significantly reduce the likelihood of substantial return migration in the coming years. This situation is further compounded by the widespread lack of confidence in national institutions and political freedoms. To date, only negligible return migration has been reported, and when it does occur, it often serves as a strategy to redirect migration toward another destination. Thus, migration has surpassed both fertility and mortality as the primary driver of demographic change in Venezuela.

References

Garcia Arias, J. (2024), The Demography of Crisis-Driven Outflows from Venezuela. Population and Development Review. https://doi.org/10.1111/padr.12651
Encuesta de Condiciones de Vida- ENCOVI. 2022. “Informe de resultados.” Caracas: UCAB-Universidad Católica Andrés Bello.
Freitez, A. 2011. “La emigración desde Venezuela durante la última década.” Temas De Coyuntura, 63 (January): 11–38.
R4V. 2024. Coordination platform for refugees and migrants from Venezuela.
United Nations (2020). International Migrant Stock 2020: Highlights. New York. Department of Economic and Social Affairs. Population Division

antropo

Соколовский С.В. 

ОНИРОЛОГИЯ И АНТРОПОЛОГИЯ СНОВИДЕНИЙ 

Прежде чем я начну свое повествование об онирологии, онейромантике, сомнологии, сомнамбулизме, гиперсомнии и прочих, как выяснилось в моем предварительном зондировании, увлекательных для вас областях, я на секунду остановлюсь на этом зондаже или провокативном тестировании. Как каждый охотник желает знать, где сидит фазан, так и каждый докладчик желает заранее получить хотя бы минимальное представление об аудитории, с которой он будет общаться. И вот в попытке получить такое представление в ответ на приглашение провести лекцию я предложил вам на выбор четыре темы. Если я верно помню, это были: телесность и технологии; мультивидовая этнография и проблема минимальной разумности; ольфакторная антропология, известная также как антропология запахов, и, наконец, сегодняшняя тема. Должен сказать, что этот небольшой тест, с моей точки зрения, вы с блеском … провалили. Из четырех тем, две из которых относятся к передовому краю сегодняшней антропологии, а две – в значительно большей степени связаны с повседневностью и хайпом, вы выбрали, пожалуй, самую хайповую. Если бы вы всерьез интересовались сновидениями, которые доступны каждому, правда, в пока неизвестном для меня формате (поднимите руку те, кто видит цветные сны), то вы бы уже давно были в курсе имеющихся здесь результатов, и вам бы не понадобилось тратить полтора часа на то, чтобы познакомиться с небольшой их частью. А вот знание, к примеру, о разумности растений, или феноменологическом теле и его отношениях с технологиями гораздо менее известно и доступно и требует значительно больших усилий. Но выбор обычно совершается в пользу наименьшего сопротивления и минимальных усилий, а незнакомое пугает и отталкивает, так что особых неожиданностей в этом вашем выборе я не усматриваю.

They are quitting drinking en masse

Россияне массово бросают пить. 

Доля непьющих граждан за последние 20 лет выросла вдвое — до 48% — и почти сравнялась с теми, кто пьёт алкоголь (52%), следует из опроса ВЦИОМ.

 
Вместе с тем пиво перестало быть любимым напитком россиян — его место заняло вино. В целом люди чаще выбирают некрепкие напитки. Эксперты связывают тенденцию с развитием ЗОЖ и стремлением сохранять трезвую голову для карьеры.

🔵 Bloomberg

Trump on abortion

Мелания Трамп выступила против запрета абортов в своих мемуарах

Бывшая первая леди США Мелания Трамп в своих мемуарах, которые будут опубликованы 8 октября, однозначно высказалась против заперта абортов. По её словам, женщины должны сами принимать решения, которые касаются их тела.

Заявление Мелании Трамп идёт вразрез с позицией её супруга Дональда Трампа, который участвует в президентских выборах в качестве кандидата от Республиканской партии. В частности, за время своего пребывания у власти (2017-2021 годы) Трамп назначил трёх судей-консерваторов в Верховный суд — они сыграли решающую роль в отмене права на аборт в США.

С тех пор 13 штатов в США полностью запретили аборты. Некоторые из них не допускают никаких исключений — даже в случаях изнасилования, инцеста или угрозы здоровью.

«Фундаментальное право женщины на свободу личности, на собственную жизнь дает ей право прервать беременность, если она того пожелает», — пишет в своих мемуарах Мелания Трамп.

По данным опросов, вопрос абортов занимает пятое место по важности в предвыборной кампании после инфляции, иммиграции, здравоохранения и рабочих мест.

@BILD_Russia

svet lana

Если у россиян маленькая пенсия — они мало работали, заявила депутат Госдумы Светлана Бессараб

Она отметила, что низкий уровень пенсионных выплат может свидетельствовать о работе за серую зарплату или отсутствии трудового стажа. Согласно текущим данным, средняя пенсия в России превышает 23 тысячи рублей.

🔵 Bloomberg